Дневников он не вёл. За давностью лет что-то забылось и обросло слухами, поэтому многие события пришлось восстанавливать по воспоминаниям личностей, обременённых сложной судьбой. Эти самые личности, не привыкшие к длинным монологам, в свою очередь тоже не всё могли внятно изложить, кое-где  утаивая часть похождений, дабы не быть привлечёнными к ответственности, пусть даже и за давностью лет, будучи много раз прощёнными.

Из путанных, сбивчивых пересказов старшего лейтенанта запаса Краскова следовало, что далёкое прошлое Сергия было окрашено в цвета защитных оттенков, с тонкими голубыми прожилками на погонах. Описания ещё более далёких эпох восстановить не удалось, поэтому упомянем лишь беззаботное постижение различных учений, в сущности, бесполезных и, почти не пригодившихся в дальнейшей жизни.

Часть биографических эпизодов оказались совершенно утраченными, оставим же поиск их на долю будущих пытливых исследователей ушедших времён.

На наши плечи легла трудная, но почётная обязанность донести до любопытствующей публики результаты этнографической экспедиции, которая приподняла завесу сокрытых от общества сведений о появлении на берегах Угрюм-реки поселения, называющегося в миру скитом, к становлению которого наш герой руку и много чего другого приложил.

Итак, на левом берегу таёжной реки, с незапамятных времён стоял скит. Сосны, среди которых бродили редкие жители тех мест, имели по две верхушки и, поговаривают, что этим тайным знаком, именуемым в сибирских землях «тамгой» и отличался скит от других, тоже укрываемых чащей убогих поселений. Кто из старцев нашептал юному Сергию мысль – обламывать верхушки сосновой молоди, мы уже не узнаем никогда. А жаль! Может быть отсюда и повелось притяжение левым берегом реки странствующего люда, годами направляющего свои кочи на дымы вечерних бесед и трапез.

Руководствуясь нехитрой мыслью «умей довольствоваться малым и приобретешь целый мир», Сергий вложил в понятие малости своё видение. Общение и трапезы, щедро сдобренные дымом и вечерними росами, отнюдь не исключали газовой кухни, учитывая, что уж газу-то было в тех землях не занимать, и ещё другим продавали! Опять же грибы-ягоды разнообразили рыбный стол, а когда постная пища приедалась, собирали гонцов в недальний путь в Мангазею за скоромным и горючим, после чего и рыба и грибы шли не в пример веселее!

Да что – рыба! Её ещё поймать надо было. Ну, тут главное не ошибиться – либо много мелкой, либо мало крупной. Выручал опять же левый берег и снасти рыболовные, которые чаще всего приносили много крупной рыбы, после чего опять приходилось посылать гонца в Мангазею.

По окончанию мирских работ и по большим праздникам наезжала родня, привозила мыло и несвежие газеты. С родней прибывали гости, в основном – званые, но и незваным места на левобережье хватало, благо, что скит был ничем не огорожен и простирался он от молодого березняка с одной стороны до белых грибов с другой. Сергий давал отмашку правой дланью, как бы одаривая гостей десятью квадратными саженями для установки шатров, после чего официальная сторона размещения заканчивалась, и гость уныло брёл за дровами. После одного случая, когда вместо вечерней трапезы и содержательной беседы пришлось искать в соснах незадачливого дровосека, от персонала, способного только теряться в окрестных зарослях отказались, и заготовка дров целиком легла на плечи ближайшего окружения Сергия, за что им полагалась лишняя чарка. Это тоже долго продолжаться не могло – несколько сотрапезников, наиболее знающих местные леса, чуть было не угробили печень и за дровами стали ходить все по очереди, разбавляя стайки дилетантов одним-двумя специалистами с бензопилой.

Правил общего проживания числилось немного, в основном это были «писаные правила», в смысле – не рвать ягоды ближе 50 метров от лагеря, не собирать душицу и зверобой среди кустов. Ни сам Сергий, ни долгожители скита не утруждали себя оборудованием мест, пригодных для уединения, памятуя об экологичности и естественности процесса превращения свежих продуктов в несвежие. Дистанция «правил писания» иногда увеличивалась и зависела от количества одновременно проживающих в ските, но ненамного – разум подсказывал обитателям квадратичную зависимость площади ягодной безопасности от диаметра окружности, рекомендованную Сергием для эксплуатации биотуалета. Невзирая на обилие нетронутых ягод, дикий зверь, уважая чужие запахи, избегал меченой территории, по мере сил тоже обильно метя общую тропу. Как-то уживались…

Прибывающие в скит гости швартовались к мосткам. Мостки часто сносило паводком, точнее – ледоходом. Паводки удавались слабые, сказывалось далёкая запруда, поддерживающая уровень реки. Запруда была старая и воду по весне, оберегая хлипкое строение, сбрасывали, иногда обнажая дно. Ил быстро высыхал, трещинами напоминая кожу старого слона. Можно было ходить по мягкой почве, натыкаясь на потерянные камни- якоря, выпутывая из клубка грязи и старых лесок чужие блёсны.

Похожая на такыр осушка, человека держала, но и то – не всякого. Ровная поверхность и заманила какого-то ковбоя на джипе. Метров триста блестящий, как концертный рояль полноприводный внедорожник проехал лихо, но потом тонкая корка засохшей грязи прекратила это родео, попросту треснув и осадив по брюхо чужеродный в этих краях объект. Намотав на все четыре колеса блестящие баранки серого ила джип затих, чего нельзя было сказать о его хозяине. Тот наоборот, голосил по-бабьи, позабыв все матерные слова, без которых его причитание было неубедительным. Натоптав вокруг транспортного средства волчью тропинку кроссовочных следов, первопроходец левобережного дна подался в скит. Зрители, внезапно превратившись в спасателей, показали десятком указательных пальцев на Сергия. Опустив подробности, скажем, что с помощью Мангазейского УАЗ-буханки, чёрный внедорожник был выдернут из грязи и доставлен до твёрдой поверхности, окончательно развенчав миф о возможностях мирового автопрома, ко всеобщему удовольствию отечественных скитальцев.

К зиме скит затихал, оживая ранним летом. Весенний осмотр основных сооружений наводил на мысль о редких посетителях, укрывавшихся зимой ненадолго от непогоды и снега, но от больших разрушений спасали двухвершинные сосны да многолетняя намоленность места. Да и что могло навредить левому берегу, реке, текущей с севера на юг, подчиняясь непонятно какому замыслу, и нескольким, потемневшим от времени бревнам и жердям, поддерживающим остов скита! А по весне, едва дождавшись листвы, назначал Сергий дату первого выезда. Холодная, серая вода Угрюм-реки несла скитальцев к знакомым соснам, по кольцам которых можно было читать судьбы человеческие тех, кто возвращался сюда многие годы, вырастая из детей в мужей и жён, привозя с собой уже своих детей, замыкая временной круг людского существования.

Иногда Сергий исчезал из скита. Никто не задавал ему вопросов о том, где он бывал и какие помыслы заставляли его покинуть обжитой берег, пусть и ненадолго. Возвращался Сергий переменившимся, с чужим загаром на лице и плечах, раздаривал скитальцам колониальные товары с незнакомыми буквами на ценниках, с неизменной мелкой надписью «Made in China”, и во взгляде его читалось – «ерунда это всё, кроме левого берега!».

Во время коротких отлучек Сергия, за скитом присматривал его брат. Мастью они были похожи, брат даже крупнее, издалека и не разберешь, кто там рыбачит или сидит на поляне за огромным столом, поэтому чужой люд и не замечал подмены. Если и у брата были свои дела, в скит наезжал приказной дьяк, привозил своё семейство и домашнюю живность в виде кошки. Дьяк пилил дрова, молчаливо рыбачил, по вечерам что-то писал в ученическую тетрадку. Когда тетрадка заканчивалась, писал карандашом на краю стола, периодически соскабливая старым ножом написанное. Если в скит набивалось много народу и писать на столе было неловко, дьяк уезжал, забирая семью и кошку.

До Угрюм-реки ещё надо было добраться. Долгий путь пролегал по остаткам старого Екатерининского тракта, через большие и малые города, местами обходя околицы деревень, где тянулся прямо поперёк полей и огородов, словно намекая – «вас тут прежде не было». Тракт проходил мимо старого города Бирск, расставившему купола своих церквей на высоком берегу реки. В городе обитал свояк Сергия. Народ, добирающийся до скита и уставший от длинной дороги, часто останавливался в Бирске, отдыхал недолго и уезжал. Свояк бродил по опустевшим горницам, прибирая за проезжими забытые вещи, а потом, уговаривал жену, они собирали пожитки и уезжали вслед за скитальцами. Верная своему семейному долгу, жена не противилась – в скиту она была искренне привечаема и народ её любил за скромный нрав и мудрые мысли. К тому же, на левобережье обитала её родная сестра, виделись они редко и им было о чём поговорить.

Ближайшее к скиту жильё, если не считать Мангазеи, называлось «Байки». Сопки укрывали широкий распадок от ветров и морозов, в нём разместились несколько десятков крепких изб, церковь, и каменное здание то ли бывшей земской больницы, то ли школы. Проезжая по окраине Байков обронила однажды Оликина фразу – «Кунгурские они..». Услышал свояк Сергия эти слова, разговорил вечером барышню, та и открылась, что судьба Байков непростая, и сама она из здешних мест. Долго в тот вечер жгли огонь, всё слушали, как купцы Кунгурские те края осваивали не по своей воле, как на пустых таёжных местах обживались. Книжку потом нашли в городе про Кунгур, про Оликиных. А кабы не скит, и не узнали бы!

Прознал как-то Сергий, что идут ушкуйники с Волги в Сибирскую землю, ищут волок с Оби на Енисей. Звал к себе, хотел передать им карту, по которой сам на Угрюм-реку пробирался. Сказали ему люди, что осели ушкуйники в каком-то затоне на Урале. А затонов тех отродясь никто тогда не считал. Только однажды, в Бирске, под Рождество, пересеклись пути Сергия и одного проезжего-прохожего. Разговорились они и выяснилось, что бичуют в ближнем затоне и не ушкуйники вовсе, а наоборот — служивые люди. И мужичок тот проезжий, оказался затонским! Поведал за чарочкой, что пра-прадед его, Трифон Михайлович, служил на канонерской лодке «Снег» машинным содержателем 1-й статьи в Гельсинфорсе. Хотел Сергий ещё порасспрашивать проезжего, да коситься народ стал. Не любят у нас шибко любопытных… На Угрюм-реке каждого второго копни — книгу писать можно. Свояк вон, обмолвился в разговоре стороннем, что дядя его чуть ли не на Аляске чукчей врачевал. Поди – проверь! Российско-Американской компании уж нет давно.

К середине лета лес набирал силу, и скит скрывался за мощным подлеском. Вместе со скитом прятались многочисленные лесные его обитатели, в основном птицы и различные мелке грызуны, хотя встречались и более серьезные соседи. Когда шумная публика разъезжалась, наступало время постоянных жильцов левого берега. Птичий гвалт начинался часов в пять утра. Фраза – «тихо, как в лесу» не относилась к данной местности. Первой просыпалась всякая мелочь, она же и самая шумная, спешившая добыть корм до того, как переходила в категорию корма для более крупных хищников. Птенцы, подросшие за лето, приобретали не только умение летать, но и способность добывать себе пищу, в чём достойно соперничали с родителями в деле сохранения левобережья от всяких короедов и гусениц. К полудню прилетала скопа, кружила над водой, срывалась на расходящийся по воде круг и улетала, держа в когтистых лапах кусок живого серебра. Иногда пролетала стайка уток, шлёпалась в камыши и исчезала в кромке берега, высовываясь поодиночке и демаскируя весь выводок. Всё это обилие летающе-крякающих пернатых как-то называлось. Правильные их названия знала только жена свояка Сергия; птицы попривыкнув к ней, слетались к поляне, едва завидев, и ждали, что им перепадёт из крошек и старого пшена.

Несмотря на удалённость от мирских дорог, религиозная составляющая скита прослеживалась слабо. Приезжал ходжа, проездом в Хиву, чинил мостки, привез однажды металлические сваи и забивал их, стоя по грудь в холодной воде, вместе с мужиками и жёнками в хлипкий грунт. Сваи через год, плавкраном, лихие люди выдернули и сдали на металлолом, ходжа ездить перестал и мостки приобрели свой привычный, никому не нужный дощатый вид. Был проездом иудей. Он дипломатично не афишировал свои знания книжных учений, вёл себя тихо и также, по-английски, уехал. О его происхождении узнали после отъезда, да и то – только потому, что нашли в кустиках зверобоя чек из кошерной кафешки Ижевска. Кришнаиты те ни разу не добирались до Угрюм-реки, их отпугивали местные названия – «Байки, Кунгур, Белогорье». Однажды приезжал артист, по фамилии Бубен, со своим дядькой. Семья Бубнов прожила в ските несколько дней, вела себя мирно, выступать не пыталась, а Бубновый дядька удивлялся, что их песен тут никто не знает. С христианством в скиту было ещё проще: часть скитальцев просыпалась со словами «здравствуй, Бог!» и ложилась спать говоря «до свидания, Бог!», уповая в дневном промежутке между этими величаниями на фразу «на Бога надейся, а сам не плошай» – сказывалось техническое образование, оставившего в головах в дополнение к десяти заповедям закон Ома и философские категории в духе «материя первична..». Сам Сергий напоминал статью Илью Муромца, более полагавшегося на палицу, чем на кадило. Проплывающий по Угрюм-реке люд интересовался конфессиональной принадлежностью скита мало и левобережье из многочисленных мирских и церковных праздников отмечало лишь День авиации.

Занесло как-то немца (или бельгийца), тот поутру обнаружил среди сосен двух мальцов, годов по шести – семи, за шахматной доской, ожидающих, пока родители вернутся из Мангазеи. Увиденное настолько потрясло голландца, что тот сразу уехал, так и не дождавшись вечерних посиделок. Приезжали киношники, снимали фильм про Сакартвело, долго благодарили, пили местное вино и бесплатно раздавали автографы. Фильм, правда никто потом так и не видел, но их приезд запомнился всем, и долго ещё Мангазейские собаки лаяли; «Лау-леби, лау-леби! Гоу-гоу генац-вау-леби!».

С годами Угрюм-река изменилась. Не сама вода, а её окружение. Сначала перестала ходить «Заря» – связующее звено малых деревень выше и ниже скита по течению. По «Заре» проверяли время – пошла вверх – одиннадцать часов, вниз – четыре часа, точнее знать и не нужно было в здешних местах. Это окончательно добило оседающие к земле крыши изб, населённые один Бог знает каким сословием, и берега Угрюм-реки стали пустеть. Но, как оказалось, не все – недалеко от скита, рядом с развалинами хлебоприёмного пункта, поднялись новые, богатые купола церкви. Недолго пустовали и церковные окрестности – берег заняли крепкие дома, окружённые заборами, своей кладкой напоминавшие детинцы. Дощатых серых мостков тут не было – моторки жались к причальчикам, от причальчиков протянулись дорожки к воротам. Совсем редко стал проплывать замызганый танкерок, привозящий солярку и припасы на запань. Да и сама запань закрылась – молевой сплав прекратили, дескать убивает малые реки-притоки Угрюм-реки. Может и убивает, но без молевого сплава на малых реках совсем работы не стало и народ разбрёлся кто куда. Скитальцы тоже понемногу изменились. Первым это заметил пройдоха-торговец из Мангазейной лавки. У него упала выручка: народ всё реже и реже приезжал за водкой. Переселенцы с Сахалина, помотавшись к скиту и обратно, осели на другой реке, застолбив участок возле небольшого озера и построив дом по своему разумению. К ним, в соседи, перебралась Роксолана с другом, потом Эльмайна. Белобулатовы, вернулись на родовые земли к отрогам Зильмердака, где горные речки, растекаясь по долине, намывают галечные косы. Количество скитальцев уменьшилось. До Мангазеи дотянули дорогу. Частью эта дорога прошла по остаткам Екатерининского тракта, срезав наиболее петляющие участки. Сам тракт потерялся, местами булыжник зарос крапивой по пояс. Каменную кладку старых мостов, со стертыми временем приметами царицынских годов, растащили на хозяйственные нужды, и где точно пролегала брусчатка, помнил уже только Сергиевский свояк. Сопку на излучине реки взорвали, прорубили просеку для новой трассы, километрах в пяти от скита. Сергий, глядя на рыжую залысину склона, говорил – «ничего тут не переменится». Может быть. Подождём. Увидим…

По материалам этно-экспедиции на Угрюм-реку 2014-2019гг.

Из последних новостей с берегов Угрюм-реки: старший лейтенант запаса Красков срубил большой дом километрах в пятидесяти ниже скита по течению, обнёс высоким забором делянку с тайгой и поляной, по осени выкопал траншею и посадил кедры, штук десять. Передавал с оказией, что приедет в гости в скит на День авиации.  Ради такого случая брат Сергия сплавил по реке кубометров десять тёса да бруса и обновил мостки. Неделю мужики сваи колотили. Светится теперь свежей сосновой доской причал, наверное, даже из космоса видно!